Нельзя жалеть неодинаково

«Лучше сразу быть опальным,

Чтоб потом не привыкать

К прокрустовым спальням

В казармах армии Пилата».

Юрий НАУМОВ.

Два месяца назад для меня, воспитанного в Советском Союзе, стало вдруг очевидным наличие в России острых межнациональных проблем, расовой нетерпимости. Не то что бы в Союзе отсутствовали эти проблемы. Я служил в Советской армии и хорошо видел, что солдаты делятся на группы по национальному признаку, между этими группами часто происходили конфликты и т.п.. Увлекательная передача «Служу Советскому Союзу» мягко говоря не отражала обстановку в войсках.

Возможно, я просто был моложе и беззаботней, не знаю. Но факт остаётся фактом, национализм с острым душком гитлеровского фашизма я ощутил два месяца назад в Санкт-Петербурге, когда, прогуливаясь по Невскому, у Гостиного Двора, остановился возле пожилой женщины, продававшей какие-то «малотиражки» националистического толка. Разговор с ней и покупавшим у неё газеты стариком в десантном берете был короток. Как только они услышали от меня слово «интернационализм», в мой адрес посыпалась брань, меня назвали «жидом» (первый раз в жизни!) и потребовали убраться, пригрозив побить. Побить меня старики, конечно, не побили, но гадостный осадок в душе остался.

Позже, уже дома в Калининграде, мне пришлось присутствовать при общении еврейских и русских националистов. Одни (я намеренно не хочу говорить кто, ибо считаю это совершенно неважным) были грубы, вторые сдержаны. Но неприязнью, даже ненавистью, определенно веяло от обеих сторон.

Я слушал, как еврей рассказывает об издевательствах фашистов над его народом в годы Великой Отечественной войны. Вещи, рассказанные им, звучали ужасно.

Русские бросили ему обоснованный упрёк, что русских погибло гораздо больше. Причём мне показалось, что еврей как бы слегка растерялся, как будто он и вправду забыл, что, в действительности погибали не одни евреи.

Я слушал и чувствовал, что, несмотря на проникновенность, истории их неполные, чего-то в них не хватает. Что-то не так они говорят.

А потом, немного позже, мне вспомнился рассказ человека, участвовавшего в штурме Кёнигсберга в 1945 году. Он много чего мне рассказывал, но именно эта история тогда поразила меня больше всего, именно несколько неожиданным взглядом на ту страшную войну, бесчеловечную в своей сути. Хотя, так, наверное, нельзя говорить о войне, ведь суть войны — массовое истребление людей людьми. О какой человечности тут может идти речь? Но я не умею сказать по-другому, а, может, и нет таких слов.

Иван Андреевич (так звали моего знакомого) после штурма города-крепости остался в комендантском взводе. Вторую половину здания, где расположился его взвод, занимал СМЕРШ. И вот Иван Андреевич рассказал, что тогда он первый (и последний) раз в жизни ощутил, как у человека шевелятся волосы на голове. То есть раньше он воспринимал это выражение как образное, а тут убедился, что такое может происходить буквально.

Из помещения СМЕРШа он услышал крики немецких солдат, которых допрашивали смершовцы. От этих-то криков у него и зашевелились волосы. Он не успел почувствовать ужаса как такового. Озноб не пробежал у него по спине. У него зашевелились волосы.

Мне кажется, что понять проблему полно можно лишь посмотрев на неё с разных точек зрения. Лишь тогда можно увидеть её объемно, такой, какой она есть.

Евреи тогда, общаясь с русскими, видели только свою боль. Эта страшная боль затуманила их взгляд. То же самое и русские. Ведь каждый из нас кого-то потерял в той войне.

А я не могу понять, как можно делить на какие бы то ни было группы всех пострадавших, погибших, замученных в той войне. Как можно жалеть их неодинаково?

Мне кажется кощунством и безумством состязаться в споре, у кого больше погибло дедов и прадедов. И неужели кто-то в здравом уме может неравно сострадать миллионам немцев, поляков, французов, американцев. Или не миллионам, а тысячам, десяткам, одному?

Я пытаюсь объективно, отбросив штампы, которые усиленно вбивают нам в голову с детского сада, взглянуть на ту войну. И вижу следующее: столкнулись два тоталитарных строя, два маньяка-тирана бросили в кровавую бойню народы, ими порабощенные.

И корень зла, стало быть, не в межнациональных или идеологических противоречиях, а в тоталитарном режиме как таковом. При таком режиме народ теряет свое лицо, растворяясь в массу. Для тирана нет людей, люди для него мусор, планктон, огромный неодушевленный кусок мяса, из которого он сосёт и сосёт наркотическую сукровицу унижения, боли и смерти. Он упивается ею, не может существовать без неё. И жажда его с каждым днём требует всё больше, и больше, и больше…

Мне страшно и больно за мою страну, за мою семью, за себя. А телеящик целыми днями гундосит мне на все лады, что «если не он, то кто?».

А я думаю: «Если мы не сможем сейчас, то как сможем потом?». Тиран сделал все, что бы удержаться на верхушке. Украл, купил, запугал, одурманил.

Что же осталось нам? Не знаю... Я надеюсь, что нам остаётся лишь страх. Страх, что тиран придёт навсегда. Страх, что нас заставят говорить фразами из правительственных газет, месить площади в срежиссированных бессмысленных митингах, униженно лебезить перед палачами в судейских хламидах и ментовских мундирах, страх, что наши дети будут жить хуже нас.

СТРАХ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ СДЕЛАТЬ НАС БЕССТРАШНЫМИ.

Андрей ХАДЫКА.