Людвиг ЛАДУТЬКО

***

Жил был Мальчик. Страна, где он родился, выходила окраинами к дремучим лесам, а за лесами начинался Океан. Мальчик никогда не видел его, но вечерами, когда синее овальное светило его земли опускалось за макушки деревьев, он часто задумчиво разглядывал странные образы, возникавшие в игре света среди крон деревьев. В последние секунды перед наступлением темноты он иногда замечал, как озарялось низкое облачное небо, как мягкими волнообразными бликами струились по облакам отсветы дальних далей, где он никогда не был, имя которым – океан.

Не сказать, что бы он был менее удачлив своих сверстников в тех нехитрых затеях, что так радуют детские души. Камни, пущенные его рукой, ложились на воду ближайшего озерца ровно, и воздушные змеи послушно скользили в тёплом летнем небе, но всякий раз, окружённый друзьями, среди потех и шума, ловил он снова и снова не то звук, не то блик, слышный, похоже, ему одному...

Вы, когда-нибудь, смотрели на своё отражение в тихой воде затона? Мальчик любил сидеть над водой, склонившись над струящимися в потоке длинными стеблями подводных растений, слушать невнятную песню родничка в корнях берёз и всё время думал: «Вот вода изменяет образ вещей, скрывая их истинную глубину и форму. А если и нас тоже окружает вода – только очень жидкая, нам не заметная, и все отражения, улыбки и гримасы друзей есть только игра слоистого эфира, в котором мы живём?..»

Тут самое время сказать, у Мальчика был Друг. Друг жил на старой башне, построенной, никто не помнит для чего, но обжитой впоследствии старым чудаковатым часовщиком. Это и был друг Мальчика. Мастер, живя на верхнем этаже своего хитрого обиталища, нижние переходы башни занял под библиотеку. Ах, что это была за библиотека, что за сокровище! Тёмные стеллажи с книгами уходили краями в опорные своды башни, и оттуда – Мальчик был готов поклясться! – оттуда порой доносились чьи-то вздохи, проклятия, и если бы ночью у кого-нибудь, хватило духу прийти сюда, то всякий смог бы увидеть неверные тени незнакомых людей – то старого колченогого моряка на деревянной култышке c попугаем на плече, то воздушный образ девушки, легко скользящей по морской пене, то каких-то зверей, волка и медведя, крадущихся по лесам далёкой северной страны, и ещё множество других видений, имён и историй, которых Мальчик ещё не знал. Надо сказать, что библиотека была не единственным вожделением Мальчика в странном хозяйстве Мастера. На самом верху башни, куда можно было попасть, только преодолев множество лестниц, располагалась мастерская Мастера.

Чего бы там могло ещё недоставать, Мальчик не знал. И без того огромное количество вещей и предметов превосходило все умственные и словарные запасы Мальчика, и он только тихо и благоговейно обозревал столы, стеллажи, верстаки и все те несметные богатства, лежащие, стоящие и висящие там.

А ещё у Мастера был телескоп. Тёплыми августовскими вечерами, когда дневной зной и пыль оседали в нескошенных полях за крайними домами их городка, когда над всеми землями, весями, людьми и государствами проявлялось вдруг одно огромное, бездонное, тёмное, но любимое с детства небо – одно на всех – Мастер и Мальчик смотрели в телескоп. Мастер доставал старые карты звёздного неба, и водя дирижерской палочкой поочерёдно то по карте, то по небу, рассказывал своему юному другу об иных мирах и их светилах, иных цивилизациях и их народах, о законах вселенной и о тайнах тени и света...

И я почти уверен – именно цвет ночного неба вытеснил из глаз Мальчика цвет радужной оболочки его глаз, скрыв под собой и вместив в себя все сущие миры и тайны миров потусторонних.

Шло время. Среди любимых книг юноши Мастер всё чаще замечал описания неведомых стран, дальних путешествий и небольшие толстые книжицы, текст в которых располагался столбцами и был рифмован – юноша любил стихи...

Правды ради, Мастера тревожила эта особенность мировосприятия юноши, но он быстро догадался, а потом и утвердился в своей догадке – Мальчик был принцем.

Нет, юное существо не было наделено ни богатством, ни властью, но явно было отмечено неким тонким свойством души, присущим избранным мира сего, свойством, что не является достаточным, но безусловно необходимым нам на нашем земном пути. Свойством, дающимся, увы, немногим...

Однажды весной юноша, копаясь в пыльных глубинах библиотеки, извлёк на свет божий весьма и весьма странный фолиант. Переплёт книги был выполнен из очень дорогого и красивого когда-то дерева, а теперь рассохся и потрескался. Однако сквозь сухую сеть трещинок и потёртостей на шагреневой коже переплёта проступали тусклым серебром буквы на красивом, но мёртвом языке латыни: „BELLA TRISTI“.

Содержание находки нам неизвестно, но юноша, перевернув первую страницу, уже не смог оторваться от чтения, и просидел там, среди стеллажей, засыпая с книгой, роняя свою вихрастую голову на страницы, просыпаясь и читая опять, грезя и реально существуя, несколько дней...

...Он стал странствующим рыцарем. Знания свойств, предметов и физических законов позволяли ему легко находить себе средства к существованию и пропитанию, но ещё больше ему помогали качества души, воспитанные в нём Мастером. И где бы ни был наш рыцарь, в каких землях и каких народах, свет чести и разума, свет достоинства и веры озарял его путь, делая лёгкими и приятными знакомства, делая верными и любящими его друзей.

Рыцарь проводил своё время за разными занятиями: он устраивал турниры достоинства, палашные бои чести, ночные бдения веры, весёлые праздники разума. Но к одному он относился совершенно особенно. Ах, нужно ли говорить это слово вслух, нужно ли повторять его снова и снова, можно ли речи человеческой сравниться с дуновением ветерка над рассветной рекой и последним светом звезды в опрокинутом океане неба... Звезды, что всегда и повсюду звалась ЛЮБОВЬ.

Да, да... Рыцарь был влюблён! Влюблён он был любовью особенной, такой, о которой во все века пели пророки и над которой во все века скрежетали зубами халдеи...

Он даже не был знаком с предметом своей любви, но жил в этой жизни только для неё. Он нёс своё сердце нетронутым, нетленным, мечтая отдать всю силу своих душевных глубин своей любви, посвятив ей всё своё достоинство, с таким трудом обретённое на грешной земле, в толпе ленивых и рабов, тем самым ещё более возвысив её светлое и безупречное имя, имя Розы сердца...

Ах, наши надежды; свет неразделённый, вода неиспитая, верность нерастраченная! Помнишь ли, читатель, как тревожно вглядывался Мастер в былые времена в лицо своего юного друга, в крови которого угадал искорки благородной крови, в лице чьём мальчишеском образе разглядел лик будущего рыцаря? Печаль Мастера теперь ясна нам и понятна, как ясен осенний лес, хрустальный и прозрачный на излёте октября, чуть тронутый изящной студёной рукой утреннего мороза.

Сбылась, сбылась печаль Мастера! Разлилась в ночном воздухе лунная дорога, и скользя взором по ней, всё чаще и чаще стал заглядываться в ночное зеркало наш принц, ища в странной игре линий лунного диска то черты милого лица, то знакомые мудрые морщины Учителя, то вдруг неожиданно узнавая себя и вздрагивая от перемен, произошедших со светлым ликом мальчика...

И каждое новое утро будило рыцаря свежим ветром, сырой прохладой и вновь гнало и гнало его вдаль в поисках своей любви, своей принцессы; той веры, что не нашёл он в дороге, той веры, что никто не сумел разделить, ибо была она тонка и высока, и давалась душе за многие боли, за обет нести честь, свет и веру в сердца других людей.

Так ехал он сквозь царства и народы, находя и оставляя друзей, зажигая в новых сердцах надежду на торжество разума и правды в этой странной жизни. Ехал и видел королев, бывших принцесс, но уже располневших, в шумном кругу пёстро одетых детишек, лениво переводивших глаза с рыцаря в небесном плаще на его белого коня. И ни один нерв не дрогнул на насупившихся лицах, ничто не затронуло этих душ, живших от века на местных землях, где полно только местных модниц и где в крохотном городке нашлись для них и любовь и судьба.

А рыцарь с душой Мальчика всё ехал и ехал вдаль сквозь новые земли и народы и – как не вспомнить тут Мастера! – уже понимал значение торжественно-печальных глаз Учителя, и знал, что пройдут годы и на далёкой, может быть в ещё не построенной обывателями башне, поселится новый Мастер, заведёт библиотеку, будет ночами подолгу смотреть в телескоп, перебирать наваленное на верстаках барахло и тайком ото всех открывать вечерней порой старинную толстую книгу, где написано о его жизни всё, что сбылось, и где на последнем листе литография неизвестной женщины, печальной и прекрасной, а на шершавом шагреневом переплёте тусклым серебром на красивом, но мёртвом языке латыни выведено: „BELLA TRISTI“.